Отношения министра народного просвещения Сергея Семеновича Уварова и
великого поэта Александра Сергеевича Пушкина проделали в течение
нескольких лет путь от доброго знакомства до открытой и непримиримой
вражды. Историки, изучавшие данный вопрос, акцентировали внимание на них
только в связи с травлей поэта со стороны двора, развернувшейся в 30-е
годы XIX века. Таким образом, царская администрация в лице Уварова
выступала союзником врагов Пушкина и косвенно оказывалась причастной к
трагической гибели поэта. Все авторы обвиняли в произошедшей
ссоре исключительно министра, который, пользуясь своей властью,
преследовал поэта, вынужденного защищаться доступными ему средствами.
Негативное отношение к Уварову приводило к тому, что историки даже и не
пытались вскрыть внутреннюю подоплеку их отношений, делали скороспелые
выводы, преувеличивая значение жестких мер министра по отношению к
Пушкину.
Что же было в действительности?
* * *
Знакомство будущего министра народного просвещения с поэтом, как
установил исследователь О. А. Иванов, состоялась в 1816 году, когда
молодой Пушкин стал полноправным членом общества «Арзамас», одним из
основателей которого был Уваров. Вплоть до занятия последним цензорской
должности их отношения были вполне дружескими.
Встречи Уварова и Пушкина носили эпизодический характер: они виделись на
заседаниях «Арзамаса», у общих знакомых в гостях. На заседании 7-го
апреля 1818 года, проходившем в доме Уварова, состоялось совместное
выступление Пушкина и хозяина дома. Первый читал отрывки из «Руслана и
Людмилы», второй - свою статью «О греческой антологии». После распада
«Арзамаса» в том же году поэт читал стихи в доме А. И. Тургенева. Уваров
также был на этом вечере.
В 20-е годы пути Уварова и Пушкина разошлись. Каждый из них в этот
период вел свою жизнь, у каждого были свои проблемы, свои радости и
горести. Вплоть до начала 30-х годов они независимо друг от друга
переживали мировоззренческий перелом, который привел к изменению их
политических взглядов.
Пути министра народного просвещения и признанного поэта снова
пересеклись в начале 30-х годов. Это время было для Уварова крайне
благоприятным. Он окончательно переходит с позиций умеренного
либерализма к консерватизму. Более того, Николай I еще в 1826 году
позволил ему вернуться к учебно-административной деятельности, назначив
членом Комитета устройства учебных заведений.
Когда в 1827 году Пушкин вернулся из ссылки в Петербург, Уваров
возобновил знакомство с поэтом. В 1831 году он поддержал перед
начальником III отделения графом Бенкендорфом проект поэта - издание
газеты «Дневник». А через год подал свой голос за избрание Пушкина в
члены Российской академии. К слову сказать, поэта избрали почти
единогласно. Против его кандидатуры было подано только два голоса.
В это время Пушкин переживает «золотую пору» в отношениях с
правительством и готов искренне ему служить. Уваров, поддерживая желание
поэта издавать газету, рассчитывает, конечно же, через такого издателя,
как Пушкин, укрепить собственный авторитет в обществе.
Будучи членом Комитета устройства учебных заведений, Уваров подготовил
первый из известных на сегодня документов, содержавший пространное
изложение идеологии и задач, стоявших перед министерством народного
просвещения, которому Уваров отводил важную роль в патриотическом
воспитании молодежи. Но он нуждался в поддержке патриотически
настроенной части общества, и в поисках возможных союзников обратил свое
внимание на ученых, писателей, публицистов, педагогов. Пушкин,
опубликовавший в 1831 году два патриотических стихотворения -
«Клеветникам России» и «Бородинская годовщина» - не мог не
заинтересовать Уварова.
Появление стихотворения «Клеветникам России» привело его в восторг.
Стихотворное произведение Пушкина, обращенное к депутатам французской
палаты и к французским журналистам, демонстративно выражавшим сочувствие
польскому восстанию и призывавшим к вооруженному вмешательству в
русско-польские дела, в общественно-политической обстановке, сложившейся
в 1831 году, звучало злободневно.
Уваров перевел его на французский и по своей стародавней привычке
передал через князя М. А. Дондукова-Корсакова свой перевод Пушкину.
Последний ответил Уварову письмом, выдержанным в официально-любезном
тоне, в котором благодарил его за предоставленный перевод. «Стихи мои
послужили Вам простою темою для развития гениальной фантазии. Мне
остается от сердца благодарить за внимание, мне оказанное, и за силу и
полноту мыслей, великодушно мне присвоенных Вами».
Видимо, Пушкин пытался уклониться от предлагаемой Уваровым дружбы...
Вскоре Уваров и Пушкин встретились лично. Встреча произошла в Москве. В
это время Уваров проводил ставшую впоследствии знаменитой ревизию
Московского университета и периодически посещал лекции профессоров, на
которые приглашал И. И. Дмитриева, князя Д. В. Голицына и Пушкина.
Уваров привел поэта на лекцию профессора русской словесности И. И.
Давыдова. Дальнейшие события изложены в воспоминаниях известного
русского писателя, тогда студента Московского университета Н. А.
Гончарова.
Он вспоминал: «Поэт вошел, сопровождаемый товарищем министра народного
просвещения, графом С. С. Уваровым, и точно солнце озарило всю
аудиторию… Читал лекцию Давыдов, профессор истории русской литературы.
«Вот вам теория искусства, - сказал Уваров, обращаясь к нам, студентам, и
указывая на Давыдова, - а вот и самое искусство», - прибавил он,
указывая на Пушкина. Он эффектно отчеканил эту фразу. Пушкин заспорил с
профессором М. Т. Каченовским, который сидел в аудитории, ожидая начала
своей лекции. «Подойдите ближе, господа, - это для вас интересно», -
пригласил нас Уваров, и мы тесной толпой, как стеной, окружили Пушкина,
Уварова и обоих профессоров».
Так, пути истории на один день свели вместе в университете людей с
совсем непохожими судьбами. Дальнейшие их дороги расходятся. Пушкин
вскоре с горечью расстанется с иллюзиями в отношении правительства и
двора. Своих клеветников он найдет уже не за пределами России, а в
светском Петербурге. Уваров, вопреки личным качествам, заслужившим
презрительные отзывы поэта, станет, как считают многие историки, одним
из лучших министров народного просвещения XIX века.
Пока же Пушкин иногда посещает вечера в доме Уварова, которые, правда,
ему решительно не нравятся. В пушкинском дневнике от 10-го апреля 1834
года читаем: «Вчера вечер у Уварова - живые картины. Долго сидели в
темноте. S. не было - скука смертная. После картин вальс и кадриль, ужин
плохой». Казалось, ничто не предвещало беды...
Но в отношениях министра и поэта назревал кризис. Недовольство друг
другом, нежелание идти на компромисс во имя сохранения добрых отношений
проявлялось и у Пушкина, и у Уварова.
Разрыв резкий, бескомпромиссный и губительный для обоих произошел
внезапно. Начало ему положила в 1834 году история с цензурой поэмы
«Анджело». Впрочем, еще в 1832 году намечавшийся альянс дал первые
трещины.
* * *
В июне 1832 года Пушкин получил разрешение на издание газеты. Помимо
прочих публикаций, характерных для всех выходивших тогда в России газет,
она должна была публиковать информацию, предоставляемую из Министерства
внутренних дел. Поэтому разрешение на ее издание было получено Пушкиным
не в Министерстве народного просвещения, а в МВД.
Уваров, усмотревший в этом покушение на полномочия Министерства
просвещения, обиделся. Но он сумел подавить обиду. Осенью он, как ни в
чем не бывало, приглашает Пушкина посетить Московский университет, зимой
голосует за него в Российской академии...
В это время Пушкин предпринял ряд попыток с целью освободить хотя бы
часть своих сочинений от тяготившей его высочайшей цензуры. Он
неоднократно обращался к шефу жандармов А. Х. Бенкендорфу с просьбами
предоставить ему свободу относительно цензуры своих новых стихотворений.
В 1832 году поэт совершил демарш. В альманахе «Северные цветы на 1832
год» Пушкин опубликовал несколько стихотворений, в том числе «Анчар»,
которые не представлял высочайшему цензору. Это вызвало объяснения с
Бенкендорфом.
В декабре 1833 года, получив предложение от знаменитого издателя и
книгопродавца А. Ф. Смирдина, участвовать в новом журнальном проекте,
Пушкин снова обратился к Бенкендорфу с просьбой предоставлять сочинения,
публикуемые в «Библиотеке для чтения», в общую цензуру наравне с
другими писателями. Просьба была удовлетворена, и первым сочинением
Пушкина, попавшим в общую цензуру, стала его поэма «Анджело».
Цензор, профессор Санкт-Петербургского университета А. В. Никитенко,
затруднился сам решить вопрос о пропуске в печать пушкинской поэмы и
предоставил «Анджело» на рассмотрение Уварову. Последний прочитал поэму и
приказал исключить из нее 8 стихов. Это был удар для Пушкина. Реакция
поэта не заставила себя ждать.
Он начал действовать: добился передачи другому цензору «Поэм и повестей,
изданных Александром Пушкиным». Попытка Никитенко объясниться с поэтом
закончилась неудачно. Во всем случившемся с «Анджело» поэт обвинял
Никитенко и Смирдина. Он еще не знал, кто главный виновник в этом деле, и
продолжал поддерживать с Уваровым полуофициальные отношения.
13-го мая 1834 года, отвечая на письмо Н. В. Гоголя, который добивался
место профессора всеобщей истории в Киевском университете и просил
Пушкина ходатайствовать за него перед Уваровым, поэт писал: «Пойду
сегодня же назидать Уварова и, кстати, о смерти «Телеграфа», поговорю и о
Вашей. От сего незаметным и искусным образом перейду к бессмертию, его
ожидающему. Авось уладим».
Буквально каждое слово письма проникнуто подчеркнуто
пренебрежительно-ироничным отношением поэта к министру. Пушкин, несмотря
на возобновленное знакомство, продолжал сохранять довольно значительную
дистанцию между собой и Уваровым.
Между тем, цензура альманаха «Новоселье», где должны были публиковать
«Анджело», закончилась, и в конце апреля альманах вышел в свет. Поэма
Пушкина печаталась в искаженном, урезанном варианте.
Параллельно с участием в проекте Смирдина Пушкин готовил к изданию два
тома «Поэм и повестей» и четвертую часть «Стихотворений». Все три книги
попали в общую цензуру, где их рассматривал Никитенко, назначенный
цензором вопреки просьбам Пушкина. В январе 1835 года он одобрил «Поэмы и
повести», а в апреле - четвертую часть «Стихотворений». Отныне, не
только публикации в «Библиотеке для чтения», но и книги Пушкина
подлежали цензуре Министерства просвещения.
Выходило так, что Главный цензурный комитет нарушал волю самого
императора, освободившего поэта от общей цензуры. Но Уваров никогда бы
не осмелился действовать без санкции императора, тем более, в таком
щекотливом деле как цензура сочинений Пушкина, поскольку в данном случае
в роли цензора выступил сам Николай Павлович. Возможно, что изменения
во взаимоотношениях Пушкина и цензуры происходили с ведома Николая I.
Во втором томе «Поэм и повестей» Пушкин намеревался опубликовать
«Анджело», представив поэму в Цензурный Комитет в полном виде.
Восстанавливая все 8 стихов, вычеркнутых Уваровым, и нарушая, таким
образом, волю министра, Пушкин рисковал навлечь на свою голову большие
неприятности. И они не заставили себя ждать.
Узнав о «дерзкой выходке» Пушкина, осмелившегося нарушить его волю -
волю министра, Уваров пришел в ярость. Он решил его проучить.
В письме на имя вице-президента Академии Наук Дондукова-Корсакова,
датированном 24-го января 1835 года Уваров писал: «Возвращая при сем
представленные Вашим сиятельством два стихотворения А. Пушкина,
покорнейше прошу предложить цензуре, не стесняясь написанным на сих
стихотворениях дозволением к печатанию, сличить оные с тем, как они были
уже однажды напечатаны и одобрить оные ныне в том же виде, в каком сии
пиесы были дозволены в первый раз».
В 1834 году была опубликована «История Пугачева», вышедшая в свет под
названием «История Пугачевского бунта». Новое название предложил сам
император, с личного разрешения которого публиковалась «История...».
Пушкин придавал большое значение своей новой работе. Она была первым
историческим трудом поэта, в ней впервые на обширном историческом
материале исследовалась знаменитая крестьянская война.
Среди первых читателей нового сочинения Пушкина оказался и Уваров.
«История Пугачева» произвела на него крайне негативное впечатление. Он
не мог помешать выходу «Истории» в свет, поскольку автор представил ее в
высочайшую цензуру, в обход общей цензуры, подчиненной министру. Уваров
нашел другой способ уязвить самолюбие поэта.
В феврале 1835 года Пушкин записал в своем дневнике: «В публике очень
бранят моего «Пугачева», а что хуже - не покупают. Уваров большой
подлец. Он кричит о моей книге как о возмутительном сочинении. Его
клеврет Дондуков преследует меня своим цензурным комитетом. Он не
соглашается, чтоб я печатал свои сочинения с одного согласия государя.
Царь любит, да псарь не любит».
Дальше следовал знаменитый отзыв об Уварове, резкий, колкий и
оскорбительный, основанный на сплетнях и слухах, циркулировавших в
разное время в столице. Здесь все - и боль, и бессильная ярость, и
желание отомстить министру.
Уваров точно рассчитал свой удар. Он не столько повредил общественной
репутации Пушкина, сколько уязвил его самолюбие. Поэт был оскорблен,
обижен, унижен. «История Пугачева», которой отдано два года напряженного
труда, разрешенная к публикации самим императором, объявляется Уваровым
«возмутительным сочинением». Видимо, Пушкин приходит к выводу, что
теперь Уваров и Дондуков подвергнут его цензурным гонениям. В апреле
1835 года он решает возобновить полученное еще в 1832 году разрешение на
издание газеты.
В начале апреля Пушкин писал в письме Бенкендорфу: «Прошу извинения, но я
обязан сказать вам все. Я имел несчастие навлечь на себя неприязнь г.
министра народного просвещения, так же как князя Дондукова, урожденного
Корсакова. Оба уже дали мне ее почувствовать довольно неприятным
образом. Вступая на поприще, где я буду вполне от них зависеть, я
пропаду без вашего непосредственного покровительства».
Поэт обращается к Бенкендорфу со странной просьбой: назначить для газеты
цензора из канцелярии шефа жандармов. Вероятно, Пушкин, опасаясь
цензурных гонений со стороны Уварова, способных погубить новое издание,
обратился к Бенкендорфу в поисках защиты и покровительства.
Пушкину не удалось решить вопрос о цензуре в свою пользу. Раздражение,
накопившееся у поэта в течение последних месяцев, прорвалось наружу.
В конце апреля 1835 года он пишет злую эпиграмму «Ужели забодает бык Дундук?»
В Академии Наук
Заседает князь Дундук.
Говорят, не подобает
Дундуку такая честь;
Отчего ж он заседает?..
Оттого, что ж… есть.
Назначенный на посты вице-президента Академии наук и попечителя
Санкт-Петербургского округа, Дондуков-Корсаков меньше всего подходил к
занимаемым должностям. Бывший военный, человек далекий от проблем
образования, науки и литературы, князь оказался в полном подчинении
Уварова. Впрочем, будучи по натуре добрым и отзывчивым человеком,
Дондуков с симпатией относился к Пушкину, помогая впоследствии
прохождению через цензуру пушкинских сочинений. Грубая эпиграмма Пушкина
прозвучала для министра и попечителя как пощечина.
В личном письме Пушкина И. И. Дмитриеву, датированном 26-го апреля 1835
года, поэт излил свой гнев: «Уваров - фокусник, а Дондуков-Корсаков -
его паяц. Кто-то сказал, что куда один, туда и другой: один кувыркается
на канате, а другой под ним на полу».
И письмо, и эпиграмма - звенья одной цепи. Обида, гнев, боль с
неудержимой силой захлестнули Пушкина. Оскорбленный поэт осуществил свою
месть доступными ему средствами, но не решил главной проблемы. Его
отношения с цензурой по-прежнему оставались неопределенными.
Кстати сказать, Пушкин на всякий случай не признавал себя автором
эпиграммы. Между тем, 29-го декабря 1836 года, участвуя в торжественном
заседании в Академии Наук и увидев Дондукова-Корсакова, он сказал: «Ведь
вот сидит довольный и веселый… А ведь сидит-то на моей эпиграмме!
Ничего, не больно, не вертится!».
Вскоре Уваров встретил у Карамзиных Пушкина, которому молва приписывала эту эпиграмму. Министр сказал поэту:
- Вы роняете свой талант, позволяя себе осмеивать почтенных и заслуженных людей такими эпиграммами.
Пушкин вскипел и ответил ему:
- Какое право имеете вы делать выговор, когда не смеете утверждать, что это мои стихи?
- Но все говорят, что ваши! - возразил Уваров.
- Мало ли что говорят! А я вам вот что скажу: я на вас напишу стихи и напечатаю их с моею подписью.
Пушкин сдержал слово. В декабре 1835 года в 4-й части «Московского
наблюдателя» появилось его стихотворение «На выздоровление Лукулла»
(Подражание латинскому), направленное прямо против министра народного
просвещения.
Ты угасал, богач младой!
Ты слышал плач друзей печальных.
Уж смерть являлась за тобой
В дверях сеней твоих хрустальных.
Она, как втершийся с утра
Заимодавец терпеливый,
Торча в передней молчаливой,
Не трогалась с ковра.
В померкшей комнате твоей
Врачи угрюмые шептались.
Твоих нахлебников, цирцей
Смущеньем лица омрачались;
Вздыхали верные рабы
И за тебя богов молили,
Не зная в страхе, что сулили
Им тайные судьбы.
А между тем наследник твой,
Как ворон, к мертвечине падкий,
Бледнел и трясся над тобой,
Знобим стяжанья лихорадкой.
Уже скупой его сургуч
Пятнал замки твоей конторы;
И мнил загресть он злата горы
В пыли бумажных куч,
Он мнил: "Теперь уж у вельмож
Не стану нянчить ребятишек;
Я сам вельможа буду тож;
В подвалах, благо, есть излишек.
Теперь мне честность - трын-трава!
Жену обсчитывать не буду
И воровать уже забуду
Казенные дрова!"
Но ты воскрес. Твои друзья,
В ладони хлопая, ликуют;
Рабы, как добрая семья,
Друг друга в радости целуют;
Бодрится врач, подняв очки;
Гробовый мастер взоры клонит;
А вместе с ним приказчик гонит
Наследника в толчки.
Так жизнь тебе возвращена
Со всею прелестью своею;
Смотри: бесценный дар она;
Умей же пользоваться ею;
Укрась ее; года летят,
Пора! Введи в свои чертоги
Жену красавицу - и боги
Ваш брак благословят.
История, положенная в основу стихотворения, следующая. Граф Д. Н.
Шереметев, один из богатейших людей России, не имевший прямых
наследников, находясь в Воронеже, тяжело заболел. Вскоре по Петербургу
разнесся слух о его кончине. Уваров и князь Н. Г. Репнин-Волконский,
женатые на сестрах Разумовских, мать которых приходилась родной теткой
Шереметеву, оказались в числе ближайших родственников и с полным
основанием претендовали на часть наследства. Уваров опечатал
Петербургский дом Шереметева, не проверив предварительно слуха, который
оказался ложным. Шереметев выздоровел, и Уваров оказался в некрасивом
положении. В обществе поползли слухи и кривотолки…
Стихотворение Пушкина произвело эффект разорвавшейся бомбы. Этот, по
определению А. В. Никитенко, «род пасквиля» всколыхнул петербургское
общество. В своем дневнике 20-го января 1836 года он записал: «Весь
город занят «Выздоровлением Лукулла». Враги Уварова читают пьесу с
восхищением, но большинство образованной публики недовольно своим
поэтом».
Теперь пришла пора «взбеситься» и Уварову. Он вызвал Пушкина к себе. Их
разговор так и остался тайной, но Пушкину не удалось оправдаться перед
министром, о чем он сам упомянул в письме к Бенкендорфу. Это
оправдательное по своему характеру письмо в высшей степени
примечательно. Пушкин, обращаясь к шефу жандармов, писал: «Моя ода была
послана в Москву без всякого объяснения. Всякого рода намеки тщательно
удалены оттуда. В образе низкого пройдохи, скупца, ворующего казенные
дрова, подающего жене фальшивые счета, подхалима, ставшего нянькой в
домах знатных вельмож, и т. д. - публика, говорят, узнала вельможу,
человека богатого, человека, удостоенного важной должности. Мне не
важно, права публика или не права. Что для меня очень важно, это -
доказать, что никогда и ничем я не намекал решительно никому на то, что
моя ода направлена против кого бы то ни было».
В это время Уваров обратился к Бенкендорфу, жалуясь, что Пушкин нанес
оскорбление не столько частному лицу, сколько сановнику, занимающему
крупный пост в государстве. Поэт был вызван Бенкендорфом для беседы,
снова оправдывался. В конечном счете, он получил выговор.
4-го ноября 1836 года Пушкин получил по городской почте циничный
пасквиль - патент на звание рогоносца в виде пародии на орденскую
грамоту. Вот его содержание:
«Кавалеры первой степени, командоры и кавалеры светлейшего ордена
рогоносцев, собравшись в Великом Капитуле под председательством
достопочтенного великого магистра ордена, его превосходительства Д. Л.
Нарышкина, единогласно избрали г-на Александра Пушкина коадъютером
великого магистра ордена рогоносцев и историографом ордена. Непременный
секретарь граф И. Борх».
В тот же день несколько знакомых Пушкина передали ему полученные ими в
двойных конвертах такие же дипломы на его имя. Авторы пасквиля намекали
не только на отношения жены Пушкина с Дантесом, о чем знали практически
все, но и на связь Николая I с Натальей Николаевной. По содержанию
пасквиля Пушкин выбирался в коадъютеры, или помощники, к Д. Л.
Нарышкину. Последний считался знаменитым рогоносцем, ибо его супруга
Марья Антоновна была в долголетней связи с покойным императором
Александром I. Этот скрытый намек на царя Пушкин понял сразу.
Некоторые историки считают, что в подготовке этого пасквиля принимал участие и граф Уваров…
Сестра поэта, Ольга Сергеевна Павлищева, не одобрявшая конфронтации
брата с Уваровым, при последнем свидании с Александром Сергеевичем
заметила ему, что «Уваров, человек в высшей степени самолюбивый,
мстительный, и, во всяком случае, сила, с которой нельзя не считаться».
Эта сила продолжала трепать поэта и после его трагической гибели 31-го
января 1837 года.
Никитенко занес в дневник: «Сегодня был у министра Он очень занят
укрощением громких воплей по случаю смерти Пушкина Он, между прочим,
недоволен пышною похвалою, напечатанною в «Литературных прибавлениях» к
«Русскому инвалиду». Уваров даже и мертвому Пушкину не может простить
«Выздоровление Лукулла».
Когда встал вопрос об издании посмертно собрания сочинений погибшего
поэта, Уваров приказал подвергнуть строгой цензуре все ранее
напечатанные произведения Пушкина. Только по ходатайству В. А.
Жуковского император велел напечатать все опубликованные сочинения без
изменений
Таким образом, отношения поэта с министром нельзя оценить однозначно
Наметившееся в начале 30-х годов сближение закончилось разрывом,
переросшим в скором времени в откровенную вражду. От их ссоры проиграли
не только они, но и вся русская культура в целом.
* * *
Уваров прекрасно понимал масштаб дарования Пушкина и его общественное
значение. Парадоксальным образом это и стало причиной его ненависти к
поэту. Не забудем, что Уваров долго и настойчиво пытался сблизиться с
Пушкиным и, лишь натолкнувшись на стойкое сопротивление, занял открыто
враждебную позицию. Для него, государственного деятеля, претендующего на
формирование образа мыслей общества, человек такого масштаба, как
Пушкин, мог быть или союзником, или врагом. Если бы поэт согласился
способствовать осуществлению замыслов Уварова, он, наверное, обрел бы в
лице министра народного просвещения надежного защитника и покровителя.
Но, демонстративно отказавшись от этой роли, Пушкин стал для Уварова
злейшим врагом.
Однако в стремлении Уварова подчинить Пушкина общей цензуре (что
являлось для поэта источником непрерывных осложнений при публикации его
сочинений) личная злоба и мстительность играли все же не главную роль.
Речь шла о монополии министра на идеологический контроль над литературой
и обществом. Уваров не мог отказаться от этой цели: она виделась ему не
служебным долгом, но жизненным предназначением. И именно в этой
ситуации проявилась ограниченность личности Уварова.
Человек, безусловно, незаурядного ума и дарования, он оказался не в
силах понять, что Пушкин представляет собой некую самодостаточную
ценность, драгоценное достояние той русской культуры, о процветании
которой Уваров столь ревностно заботился. Дав волю личной неприязни и не
останавливаясь перед мелкими и крупными подлостями по отношению к
великому национальному поэту, главный российский идеолог обнажил
ненадежные основы своей идеологии. Общество, впрочем, этого не заметило.
Неприятности с цензурой у Пушкина были всегда, но протест у него вызывал
не сам по себе контроль над печатным словом, а глупость и мелочность
цензурных придирок. Потому и реакцией поэта были, как правило, не
негодование, а ирония и раздражение.
Уваров же был отнюдь не глуп и придирался не по мелочам. Он посягал на
то, чтобы вогнать творчество Пушкина в рамки своих представлений о целях
литературы и ее месте в жизни народа. Пушкин не терпел подобных
указаний от куда более достойных, чем Уваров, людей. Тем более,
неприемлемы они были со стороны чиновника, прибегающего к
административным мерам воздействия.
Собственно идеологического подтекста пушкинская ненависть к Уварову,
скорее всего, не имела. К уваровской пропаганде поэт, наверное, был
просто равнодушен. Он не придавал особого значения политической риторике
и вряд ли верил, что знаменитая формула Уварова («Самодержавие,
Православие, Народность») может серьезно повлиять на реальную жизнь.
Не мог Пушкин и выступать соперником Уварова в борьбе за власть над
умами, ибо не признавал за литературой воспитательных функций и сам
всегда противился роли «учителя» общества. Но были вещи, за которые
Пушкин готов был стоять насмерть: личная независимость и свобода
творчества. Не только личные выпады Уварова против Пушкина, но и вся
политика министра народного просвещения угрожала этим ценностям.
Очевидно, это «невидимое миру» противостояние и вызывало бешеную
ненависть Пушкина к Уварову, толкавшую его на вызывающие и рискованные
поступки.
Автор: Константин Капитонов.
16 января 2011
Источник: www.chekist.ru
МЧС Уваровка
Оперативный дежурный
8(49638)75282
